Что будет с ним, если он потерял глаз? Он не проверял, сможет ли восстановиться и после такой травмы — даже тогда, в далёком прошлом, когда он был гораздо моложе и безрассуднее, ему не хватало решимости выбить себе глаз и посмотреть, что будет с его лицом тогда.

…Ещё один безумный, отчаянный прыжок на выворачивающихся из-под ног камнях — сверкающий кнут свистит под ногами, едва не зацепив мягкие охотничьи сапоги. Прыжок. Ещё прыжок. Тихиро смеётся во весь голос, и его смех летит прочь по ущелью, отражаясь от скал и многократно усиливаясь. Ему нужно ещё немного времени — ещё самую малость, чтобы доплести не щит, нет, а то, что заставит противника снова с ним считаться. Если этой сволочи кажется, что кнут, который пробивает магический щит, сделает владельца победителем — ей всего лишь показалось. Ещё прыжок. Ещё немного, и…

Может, всему виной усталость. Может, его собственная кровь из рассечённого первым ударом плеча. А может, просто невозможно было увернуться от кнута, когда противник чуть доворачивает руку, и этот удар приходится совсем не туда, куда, как казалось Тихиро, он должен был прийтись. Может, никто с человеческой скоростью реакции не смог бы увернуться от этого удара. Его отбрасывает прочь, на несколько метров, как при жестоком магическом ударе, лицо облизывает огнём, и сложно сказать, что он чувствует раньше — удар о камни или боль в обожжённом лице. Но он уже запускает руки в магию, хотя противник этого и не знает. Тот живёт по несколько иным магическим законам, но тем хуже для него. Тихиро выбрасывает почти всё, чем владеет, и воздух начинает трещать от магии. Кнут бросается к нему, и он закрывается рукой. Он даже не чувствует боли, когда витой ремень оборачивается вокруг его запястья, прожигая рукав до самой плоти, он хватается за ремень, чтобы дать себе ещё миг и не позволить противнику вырвать кнут и добить его. Но воздух — воздух уже не трещит, а воет. Тихиро обрушивает на ущелье сеть, сплетённую из «Густого воздуха», «Слепящей пыли», «Разрушения реальности», вывернутого наизнанку «Сада камней» и «Опустошающего голода».

Грохот. Магию в нём едва не выжигает, от напряжения искрят волосы, его снова швыряет на землю, бьёт о неё со всей силы, но это — не главное. Он выбросил всё, что у него было, более того — напитал собственной силой противника, и потому, когда на них обрушилась мощь «Разрушения», выжигающего всю магию, до какой только можно дотянуться, Тихиро отделался малой кровью… как бы иронично это ни звучало. Он поднимается на ноги, пытаясь сквозь гул в ушах расслышать хоть что-то или что-то разглядеть единственным глазом, и не сразу слышит вой. Катающемуся по камням куску обугленной плоти сейчас не до него, но и у Тихиро больше нет сил на то, чтобы попытаться добить противника, а это значит, что ему нужно время, чтобы восстановиться…

К счастью, он добирается до ближайшего жилья, в котором есть дверной проём, прежде чем потеряет сознание от боли. Он спотыкается, щедро поливает кровью камни и не смотрит даже под ноги — только вперёд.

К несчастью, магический взрыв повреждает артефакт, и шагнуть сразу в занимаемую Йоахимом квартиру не выходит. А это значит, что ему нужно ещё немного времени — совсем немного, прежде чем он поддастся боли и уже не будет ничего ни видеть, ни соображать. Он должен дойти, потому что других безопасных мест вблизи нет. Шаг. Ещё шаг. Ещё немного.

Он почти втаскивает себя в квартиру — хватается скользкой от крови рукой за дверную ручку, и та, чувствуя обрывки его магии, охотно поддаётся и позволяет ему ввалиться внутрь, захлопнув за собой дверь. Ещё немного. Он бы позвал Йоахима, но не может: обожжённое горло не способно на крик и может только хрипеть. Но это и не нужно: тот почувствует его сам. Не жалея деревянных панелей на стенах, Тихиро опирается на стену и неверным шагом идёт дальше. Кровь давно уже заливает и второй глаз, и продвигается вперёд он почти на ощупь. Он не столько различает движение поблизости, сколько чувствует магию. Добрался. Тихиро не отказывает себе в роскоши позволить ногам подломиться и почти рухнуть на Йоахима. Пальцы руки, вокруг которой оплёлся ремень и которой он схватился за этот ремень, не гнутся, поэтому он хватается за идзина второй рукой, той, где повреждено только плечо, тянет его ближе, надеясь привлечь внимание, потому что ему нужно сказать — и нужно, чтобы идзин услышал. Он хрипит, с трудом исторгая из воспалённого горла слова:

— Она не сможет пройти за мной. Даже не сможет уйти оттуда сейчас. Я не привёл её сюда.

Его колотит, и ноги совсем перестают слушаться, и приходится прилагать чудовищные усилия, чтобы хоть немного перебирать ими, а не повиснуть на друге мёртвым грузом. По крайней мере, он не теряет сознание — даже несмотря на то, что всё лицо превратилось в огонь.

ᛝ Мы встретились несколько столетий назад - время для бессмертных бежит так быстро, ты обрастаешь сединами, я обрастаю жизнями в неостановимом колесе сансары. Я представилась тебе ведьмой из знакомого тебе ковена, но ты уже тогда был слишком умен и прозорлив, чтобы не разглядеть, что я являюсь чем-то большим, куда более древним и опасным. Испугаться мог кто угодно, но ты увидел возможности, я поняла это по искрам в твоих глазах. Храбрец или безумец? Один из немногих, кому я назвала свое истинное имя, и я пожалею об этом позже еще не раз. Я стала твоим проводником в магический мир, твоим магическим щитом и опорой, твоим самым дорогим артефактом. Ручной демон, увидевший в тебе силу. Ты потакал моему неутолимому голоду и кормил с руки хаос внутри меня, я потакала твоим амбициям, возводила тебя на престол арканы. Мы были соратниками, друзьями, любовниками, вместе мы могли бы стать повелителями темных сил и объять вечность.

ᚱ Но ты начал меня пугать. Знаешь этот момент, когда тебя боится даже демон? Все потому, что зло во мне никогда не было самоцелью: алчная до плоти, до эмоций, до впечатлений, я была скорее забавляющимся чертом, и власть как таковая никогда не привлекала меня. Слишком скучно сидеть на троне, взирая на мир свысока и издали, когда он становится твоей тюрьмой из золота - ракшаси нужна свобода. Ты же всегда хотел большего, чем минутные развлечения со смертными. Зачем так растрачивать себя, если можно объединить под своей рукой все ковены? А может быть и больше - заглянуть в другие миры, стать богом? Могущественный колдун с полной колодой тузов в рукаве, повелитель стихий, заклинатель духов, вершитель иллюзий. Какие способности ты еще жаждешь обрести? Окончательная победа была уже так близка, и свет ее - безграничной власти - так заманчиво брезжил на расстоянии вытянутой руки, но оставался недосягаем. И вот мы подошли к той черте, когда ты понял, что я уже не помогаю тебе, а незаметно вставляю палки в колеса нашего общего плана. Тогда ты ощутил боль предательства.

ᚻ И вот мы стали врагами - не менее страстными, чем были, когда стояли плечом к плечу. Я подговорила ковен, я все подстроила, я сдала тебя им: тебя заточили в магическую темницу на две(?) сотни лет. Но, отправляясь туда, ты успел отнять и мою жизнь. Мы оба понимали, что ты однажды найдешь способ освободиться, а я воплощусь среди живых снова в новом теле, и тогда мы снова встретимся, чтобы продолжить свою обоюдную месть. Ты думаешь, что я не знаю, каково это было для тебя, быть заточенным вне времени и пространства, беспомощным, в одиночестве и без пищи для ума. Но я знаю. Все демоны проходят через это - и так и становятся демонами. Теперь мы как никто понимаем друг друга, не так ли? Я знаю, что сейчас ты ищешь амриту - амброзию, мед богов, называй как хочешь. Нектар, что вернет тебе утраченные силы и поднимет еще выше, а заодно подарит бессмертие, избавив от досадной необходимости продлевать свою жизнь другими методами. Возможно, надеешься в процессе убедить меня все-таки разделить с тобой эту вечность или оттомстить за свое заточение в случае отказа. А самый верный способ давления на меня лежит через моего нового фаворита - через Раджима. И самое страшное для меня, что ты уже знаешь, как он мне дорог...

Знакомство с тобой было случайным (как думал я тогда): ты посетил мою лекцию в университете и задавал вопросы, на которые мне было интересно отвечать. Не будучи моим студентом, ты не нарушал субординации, когда пригласил меня в бар, а я — не выходил за рамки приличий, когда соглашался.
Где-то больше года вечера, подобные этому, и путешествия по музеям скрашивали мой досуг; с тобой было легко говорить обо всем, кроме прошлого — о нем мы не любили говорить оба. Исследования, магические эксперименты, дискуссии — тогда я и не подозревал, что за твоим интересом кроется больше, чем я хотел бы видеть.

• формат отношений до переломного момента обсуждаем; вижу это как что-то увлекательное и приятное, мб даже близкое. возможно fwb или что-то подобное, но не обязательно, обязательно — вайб; если умеешь менять внешность, можем учиться вместе в универе (если оно тебе надо));

• если есть желание играть незаконную деятельность / банды, у нас есть наработки. но можно и без этого;

[indent] Я торжественно клянусь, что не замышляю ничего дурного.
[indent] У Лилы все просто донельзя: если друг оказался поблизости, значит, самое время собираться в гости. И не важно, что для Синиструма "близко" - понятие очень условное и весь мир - окрестности. Довольно делала она вид, что не подглядывает за Раджимом время от времени. Она пыталась дать ему пространство, позволяла жить своей жизнью. Но в какой-то момент ее капризная женская натура сказала "хватит". Как после долгой изнурительной диеты, иногда так и хочется сорваться на лакомый кусок - и вдруг позволить себе все разом. Всего на денек. Потому что она была хорошей девочкой, она так старалась и, в конце концов, заслужила день великого потворства своим желаниям.
[indent] Кстати о диете. Вон тот студент со средних рядов выглядит вполне аппетитно, и даже улыбается ей в ответ. Думает, что она ему строит глазки. Думает, что она тоже аппетитная, только по-другому... Так зачем же ему отказывать?
[indent] Но нужно дождаться окончания лекции. Которая, надо сказать, выдалась довольно интересной. Лила заслушалась голосом Раджима. Любопытно, он ее заметил? Насколько хорошее зрение у этого пиромана?
[indent] Было все-таки что-то странное, непривычное, но гордое в том, чтобы видеть его таким... серьезным, внимательным, глубокомысленным и - учащим других. Хотя это и закономерно для него питать столь глубокий интерес к избранной теме, оттачивать знания ради поставленной цели. И она должна признать, ему очень идет быть таким. Он и нужен ей тем, кем стал. Вовсе уже не мальчишка. Ей теперь стоит называть его "профессор Малик"? Может быть, даже "гуру Раджим". Она попробовала представить это и едва подавила смешок. Пришлось сделать вид, что поперхнулась, но он, конечно же, все равно заметил, теперь уже точно, девушку на скамье в дальнем конце аудитории. Узнал ли? Конечно, узнал, пусть они не виделись глаза в глаза очень долго даже с точки зрения ракшаси. Ее сердце всегда его узнавало, даже если он подходил со спины, замирало с трепетом. Она не стала менять свое лицо на новое по такому случаю, а даже если бы и стала, полу-джинн всегда видел ее насквозь. Да, подумать только... Лила всегда любила представлять себя его тайной наставницей, направляющей по судьбе, пусть он того и не видел. А теперь, погладите-ка на них, все наоборот, и она с раскрытыми глазами впитывает и конспектирует что-то в тетрадку.
[indent] Только вот вместо конспектов там ясными чертами вырисовывался его портрет. Раджим никогда не понимал этот вид искусства. Ну что сказать, не визуал. Хотя разве может что-то сравниться с красотой пламени? Она рисовала пламя. Огни в миндалевидных глазах, завитки темных прядей. И несколько слов на санскрите, уловленные в лекции - скорее для вида.
[indent] Едва прозвенел звонок, возвещающий окончание академического часа, Лила растворилась в толпе, выскользнула за дверь и прочь по коридору. Тот самый студент остановил ее на лестничной площадке, увлек за собой. Его зовут Джейсон, такое банальное имя, ей оно ни к чему, но она зачем-то запоминает. Сегодня день исполнения желаний, подумала Лила. Кто она такая, чтобы противиться, когда еда сама просится в тарелку? А еще люди все-таки забавные. Всегда наивно думают, что это метафора, когда она говорит что-то вроде "ты мой сладкий" или "я сейчас тебя съем". Сами начинают раздеваться, молодцы, хотя от главной шкурки все же очищать приходится самой, но что-то многого она хочет. Пугаются только очень, когда спадает ее иллюзия и ракшаси предстает во всей красе. ("Будь собой", говорят они, но мало кто действительно готов принять девушку такой, какая она на самом деле, с небритыми ногами и десятисантиметровыми клыками). Доходит до них, в общем, только тогда, когда доходит до дела, а ведь она честно предупреждала.
[indent] Самое сложное, это не запачкать пол и стенки кабинки слишком сильно, поэтому она сначала выпивает столько крови, сколько может через прокушенную артерию молодца, а мякотку доедает потом. На собственную одежду, так и быть, придется наложить иллюзию пошире, чтобы никто ничего не заподозрил. Но это все не так важно, на самом деле. И слишком сложно удержаться, чтобы не застонать, не заскулить голодным щенком от наслаждения от только что проглоченного куска.
[indent] Конечно же, кто-то заходит в туалет, вынуждая Лилу притихнуть в свей кабинке. Хотя капельки крови все же предательски падают прямо на светлый кафель, кап, кап. И ее сердце замирает.
[indent] - Занято, - гневно кряхтит она голосом бедного покусанного Джейсона (туалет-то мужской), когда рука вошедшего бестактно дергает дверцу и звякает хлипкая задвижка. Джейсон за себя сказать уже ничего не может. Но все это не имеет смысла, потому что она уже знает, кто стоит по ту сторону двери. Его горячий пульс стучит слишком громко для ее восприятия, как индивидуальная подпись, как походка, как представление по имени - и даже точнее.

Она — схваченная, связанная, отданная в чужие и жестокие руки, но всё ещё непокорная и несгибаемая. Он негромко выдыхает, когда в их поцелуй страсти врывается строптивый укус: его жертва по-прежнему готова бороться, даже несмотря на то, что руки связаны у неё за спиной, а ноги стянуты вместе. Когда поцелуй заканчивается, он прикасается пальцами к губе, и отрывает от Хлои взгляд только на секунду, чтобы посмотреть, нет ли крови. Он не любит, когда его кусают, но сейчас он смотрит на Хлою с усмешкой. Крови нет, а её строптивость ему даже нравится. Она смотрит на него с вызовом, и это вызывает приятное волнение. Он касается её губ указательным пальцам — не слишком долго и очень осторожно на случай, если она попытается укусить, останавливает палец на подбородке и улыбается:

— Это я тебе ещё припомню.

Он слегка выходит из образа, не произносит это ни строго, ни угрожающе, он улыбается ей игривой улыбкой мальчишки, чтобы дать понять: то, о чём он говорит — тоже не больше, чем игра. Он не причинит ей вреда. Он думает: прекрасно было бы подвесить её почти вниз головой и тогда отшлёпать, но едва ли она сможет долго провисеть вниз головой. Да и лупить её тогда стоило бы совсем не рукой. Тогда…

Он смотрит на неё, оценивает — недолго, всего пару секунд. Будь он в привычном ему амплуа, с привычной к связыванию моделью, он и действовал бы в куда более классической манере. Но он знает более мягкие узлы. Он поднимает с постели два мотка верёвки, для бёдер и для груди, и опускается перед Хлоей на колени. Распутывает верёвку на ногах, перебрасывает её через плечо, оборачивает вокруг талии, собирая первые складки на рубашке, продевает концы верёвки через петлю, почти деликатно задирает рубашку на Хлое, полностью обнажая бёдра и бельё, и оборачивает верёвку вокруг бедра — сделав петлю, верёвка поднимается вверх, делает оборот над ягодицами, и он делает такую же петлю на втором бедре и подводит верёвку к талии, откуда начал обвязку. Крепит верёвку чуть ниже петли и повторяет те же петли, чтобы они держали надёжнее: второй оборот, затем — третий, каждый раз переплетая верёвки на бёдрах и ниже талии в изящные ромбы. На середине третьего оборота обходит он её, чтобы зафиксировать и скрепить две части верёвки сзади, возвращается обратно и заканчивает фиксировать бёдра. Остаток верёвки оборачивается вокруг ромба у талии — он закрепляет верёвку там и прячет концы. Это не шоу, и зрителей нет, а ему не нужно быть в образе, и он позволяет себе всего на пару секунд прижаться губами к этому узлу в самом низу живота. Хлоя хочет этого, хочет его прикосновений — в этом он уже не сомневается. Вторая верёвка крепится на верёвке на талии, и он ведёт её выше — пропускает под верёвками на груди, ведёт за спину, обвязывает вокруг узлов и возвращает верёвку обратно: с другой стороны шеи, обернув в узелки над грудью и под ней, и дальше — к узлу на талии. Хироки поправляет обвязку, проверяет, как она держится и не перетягивает ли бёдра, поддёргивает тут и там рубашку, чтобы складки были эстетичнее. Он сдвигает получившийся «ромб» из верёвок на бедре вбок с обеих сторон — третья верёвка завязывается на «ромбе» справа, и Хироки нежно поглаживает Хлою по бедру, прежде чем заставить её поднять ногу.

— Всё хорошо. Я тебя держу, — тихо говорит он и перекидывает верёвку через балку.

Сейчас он уже не дёргает верёвку так сильно и тянет почти плавно — бёдра Хлои поднимаются выше, и он останавливается, когда натягиваются обе верёвки: и закреплённая на спине, и на бёдрах. Следующая верёвка затягивается немного выше колена, и он перекидывает и эту верёвку через балку, чтобы поднять ногу как следует, и время от времени бросает взгляд на лицо Хлои, проверяя, как она. Новая верёвка уходит на то, чтобы зафиксировать согнутую в колене ногу узлом футомомо: два оборота и узел на лодыжке, не перетягивая её, несколько аккуратных спиралей до колена — выходит четыре аккуратных оборота. Обычно он делает всего два, редко три, и они выглядят грубее и небрежнее, но сейчас с его внешностью можно прибегнуть к большему изяществу — Хироки быстро завязывает узлы на каждом обороте (нарочно сделав их с внутренней стороны бедра, чтобы иметь возможность прикоснуться к Хлое там, где кожа нежнее всего) и оборачивает конец верёвки, пряча его. Пускай она чувствует каждое его прикосновение. Пускай теряется в собственных ощущениях: в грубости верёвки и в его ласковых касаниях и поглаживаниях, пускай задаётся вопросом, что же из этого ей нравится: его ласка или его грубость? И пускай она жаждет его грубости так же, как жаждет ласки, потому что они идут рука об руку. Осталась вторая нога, и в целом они закончили — он проводит пальцами по плечу Хлои, убирает волосы с её лица, наклоняется к ней, как будто хочет поцеловать, но так и не делает это: как знать, вдруг она укусит снова? К тому же она ещё не расплатилась за прошлый укус.

Ещё один футомомо на второй ноге — и больше Хлоя не касается пола. Она покачивается на верёвках, и Хироки медленно ложится на пол, чтобы её лицо было над его лицом, и он мог насладиться её беззащитным видом. Волосы падают ей на лицо — хочется протянуть руку и убрать их, и он действительно протягивает руку: он прикасается к ней кончиками пальцев и касается верёвок на груди.

Ты не можешь ничего сделать. Тебе не нужно ничего делать. Тебе не нужно думать о прошлом и о будущем, не нужно искать выход, не нужно бояться, переживать и рефлексировать, не нужно мучить себя вопросом, что делать дальше — у тебя есть тот, кто взял на себя всю ответственность. Сейчас ты можешь позволить себе просто быть. Ты свободна. Это — мой подарок тебе, это — то, как сильно я способен любить тебя. А что другие? Хоть кто-нибудь из них способен дать тебе то же, что отдаю я?

Поднявшись на локтях, Хироки не скрывает того, что он тянется к ней — но снова без поцелуев. Вместо этого, поднявшись с пола, он сжимает верёвки у самых узлов и поворачивает — когда он убирает руки и отступает на шаг, верёвки раскручиваются обратно, и связанная Хлоя делает в них оборот и покачивается снова. Он заходит ей за спину, собирает её волосы, запускает в них пальцы и осторожно сжимает.

— Кусаться плохо, милая моя, — он наклоняется, чтобы шепнуть ей это на ухо.

Его ладонь ложится на её бедро и соскальзывает к ягодицам. Поглаживает, как будто он хочет приласкать её за этот укус. Он не спешит. Указательным пальцем сдвигает трусики слева и справа, чтобы открыть больше кожи, не обнажая её совсем. Первый шлепок осторожный — чтобы они оба распробовали. Хлопок выходит негромким, тем более что на Хлое всё ещё бельё. Следующие шлепки тоже скорее игривы: он даёт Хлое привыкнуть. Он сжимает покрасневшую кожу пальцами, разогревает мышцы, снова похлопывает раз или два. Потом он шлёпает сильнее — шлепок превращается в звонкий хлопок, и за ним следуют ещё несколько хлопков, пока кожа не порозовеет. Он держит Хлою за волосы, заставляя её смотреть прямо перед собой, не даёт ей дёргаться и вертеться и продолжает шлёпать её — последние шлепки не просто звонкие, но и сильные, и он не спешит убирать руку после каждого громкого хлопка и всей ладонью впитывает жар покрасневшей кожи. Наконец, он останавливается. Выпускает её волосы. Опускается перед ней на колено. Снова заглядывает ей в глаза. Тогда-то он даёт волю своему желанию. Он ловит её губы своими и целует её с тем же отчаянием — может, даже с большим, потому что…

Чувствуешь это? Чувствуешь, как отпущенное нам время стремительно и неумолимо утекает от нас, потому что в моей власти связать тебя, но задержать его я не в силах? Я бы затянул его самыми жестокими узлами и оставил тебя здесь, со мной. Я целовал бы тебя. Я любил бы тебя. Я был бы рядом с тобой.

Этот поцелуй — долгий, глубокий, жадный и сладкий, и он падает в этот поцелуй с головой.

— Anata no tonari ni isasete kudasai, — шепчет он, и это всё, что он может разрешить себе, кроме их долгих взглядов глаза в глаза. Ей незачем знать, о чём он думает и в какую бездну смотрит, когда она находится в его недолговечной власти.

Он целует её снова, обхватывает её лицо ладонями, и по его телу проходит дрожь наслаждения: она здесь, с ним, и она в его руках.

[indent]- Почему просто нельзя отключить телефон?
[indent]Лила ворчит, перекатывается с бока на бок в цветастом халате и тянет руку в сторону злосчастной трубки, но Раджим успевает раньше, а ей слишком лень, чтобы пытаться чуть сильнее. Глазами же до последнего не отрывается от картинки на экране, словно медитируя на стоп-кадр, хотя разговор случает со всем вниманием, на которое способны ракшасы. Ей больно думать о том, что придется ехать куда-то. Но слово "библиотека" звучит романтично - и, одновременно, тревожно. Как капли по стеклу и гром в открытом поле. Запах чернил и чья-то смерть. Как колючий свитер, как пояс на рясе монаха, как замах розги над обнаженной спиной. У нее было слишком много жизней, чтобы не путаться в ассоциациях, вдыхая их все в одночасье.
[indent]- Я еду с тобой.
[indent]Конечно, едет. Не может быть иначе.
[indent]Она влезает в джинсы с неведомо откуда взявшейся энергией, не хочет заставлять себя ждать, а не то ее друг передумает. Быстро проверяет содержимое сумочки. Все самое важное уже и так сложено в рюкзаке Раджима, как будто они всегда готовы к концу света. У нее же - только звенящие склянки и заначка на перекус, на случай, если они не успеют домой к ужину. Пока они едут, Лила обдумывает колкое замечание про дырки, но никакого сакрального смысла в нем не находит. Разве это она из них двоих самая неосмотрительная? Быть такого не может.
[indent]- Бросаться в разлом? Да ты романтик, - она игнорирует, что из его слов следовало противоположное. Люди говорят столько разных слов, когда сказать хотят совершенно другое. "Я тоже за тебя волнуюсь." Что-то вроде этого.
[indent]От приближения к разлому по ее спине бегут мурашки. Странное, противоречивое чувство, слишком хорошо знакомое, как дежа вю, доведенное до абсолюта. Будучи демоном, которому вовсе не так легко вырваться из места между мирами в мир земной, она ощущала бездну хаоса как нечто одновременно притягательное и наполненное ужасом, животным страхом смерти, как загадка Амигарского ущелья, что неизбежно ждет ее в конце пути. Но от двух желаний бежать - прочь и навстречу - как известно, рождается оторопь. "Бей" или "беги" превращаются в замирание. Только поэтому она спокойно досиживает на месте и не выскакивает из машины раньше приличного. Перед оцеплением она не подает виду о своем волнении, даже подыгрывает Раджиму, мило улыбаясь остановившему их человеку в форме. Мальчикам нравится чувствовать себя за главных, это нормально.
[indent]Едва они приближаются к дереву, Лила делает шаг навстречу - но вовсе не в разлом, как предостерегал ее Раджим, она же не идиотка. Вместо этого ракшаси обходит ствол по кругу, будто проверяя, что дыра в пространстве трехмерна и ее правда можно обойти, трогает рукой кору дерева в той части ствола, где он еще существует, изучает. Энергия здесь вибрирует, заставляя человеческое сердце демоницы биться иначе. Если поддаться этому ритму, можно впасть в транс; ее глаза блестят завороженно. Лила убирает руку лишь когда края бреши вздрагивают и раздвигаются еще шире.
[indent]Тогда она отступает на несколько шагов, почти упираясь спиной в друида, и, не обращая на него внимания (на самом деле внимательно слушая его разговор с Раджимом), приседает на корточки, трогает ладонью пол. Да, прямо здесь хорошо будет. Она достает нож и медитативно чертит на полу какой-то символ, будто бы прямо сейчас весь читальный зал не сотрясается от столкновения с другой вселенной. И верно, целостность паркета волнует ее не больше, чем реакция мужчин на ее поведение. Этого друида она уже немного знает, достаточно долго наблюдала за братом, чтобы изучить его окружение. Раджим доверяет Карстену, значит, и ей беспокоиться на его счет нет смысла.
[indent]- Доброе утро, - произносит она, не оборачиваясь. Ее слух и интуиция следят за окружением, но все внимание зрения намертво приковано разлому, а ладонь крепко сжимает рукоять ножа. Что бы оттуда не вышло, оно не должно выйти дальше стен этой библиотеки, даже если будет слишком горьким на вкус.

все посты в свободном доступе